«Вжи-ик, вжи-ик; вжи-ик, вжи-ик» - протяжно взвывала, но не пела пила. Она уже давненько не пела. И на то имелись причины. Свалив очередную лесину, Окладников вытер лоб и направился к следующей «жертве». Напарник на ней уже сделал подрубку.  Тихон потрогал рукой ослабевший лучок, умело его подтянул. И снова – «вжи-ик и вжи-ик, вжи-ик, вжи-ик и вжи-ик, вжи-ик». А в сердце и голове одно только и тянется светлой ниточкой к Богу  – «Господи,  Иисусе Христе, Сыне Божий,  помилуй мя грешнаго. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Господи, Иисусе Христе…». Кончалась зима 1953 года. На всё воля Божья, конечно. Но  Тихон знал, что ещё одну зиму - ему не прожить и не выжить. И так увлёкся Иисусовой молитвой, что все его рабочие дни будто слились воедино. Бывало, что напарник длань свою ложил ему на плечо и тем оповещал о кончине рабочего дня. Время с молитвой летело почти незаметно.

В лагере все его называли Монахом. Он и был им по букве и духу. Перед самым своим убиением, Тихона постриг и рукоположил во священника ссыльный митрополит-катакомбник  – Казанский Кирилл. Владыку потом расстреляли.  А Тихона загнали сначала под Вологду, а после сюда – на Крайние Севера. Пятнадцатый годик, как пилит и молится. Теперь-то он  понял, что раньше лишь хотел и пытался, но не молился. Только здесь. На этой холодной и такой прекрасной земле. Только здесь, как надо и молится. Словно открылось второе дыхание. И молитва к Богу пошла. Спокойно и радостно с ней. И до слёз умилительно.

План он давно не давал. Поэтому пайку хлеба и приварок урезали. Но Тихон разницы не почувствовал. Пусть телесная силушка падала. Зато потихоньку приближалась весна. Весной и теплее, и радостней. И слава Богу за всё.

В конце февраля вышло послабление. Их бригаду расконвоировали и отправили на острова. Там росли самые толстые и высокие лиственницы. Слава Богу, хоть план не повысили. Напарник Тихона многое знал. Он и поведал, что высокому начальству, для дач и домов в Магадане, понадобился лес особенный, строевой. От того и послабление вышло. Пайку худую оставили, а вот конвойных убрали.  Всё равно, мол, деваться им некуда. Что с конвойными, что без них. И то верно.  Не денешься. Начальство правильно рассудило. Да и топать от казарм и бараков не близко. До островов, почитай, шесть или семь километров. Зачем же казённые ноги трудить.

Одна только дорога выматывала. А им ещё надо работать – пилить, таскать и рубить. Силушка таяла, таяла... Тихон сильно ослаб и держался одною молитвой. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» - набатом звучало в его голове.  Тягучие дни уходили. И первая островная седмица подходила к концу.

Солнце уже раньше вставало. И немного мороз ослабел. Но сегодня они еле-еле дошли до работы. А вот после им повезло. Удалось отведать брусники. Найти ягоду помогли куропатки. И напарник подсуетился. Приметил, откуда вспорхнули белоснежные птицы. Сочной ягодой так увлеклись, что и не заметили, как «пропаслись» до обеда. Спохватившись о хлебе насущном, Тихон и почуял нечто старое и не очень забытое. От толстой и сухой лиственницы веяло свечками. Запах воска со смолою не спутаешь. За годы северной каторги, он ни единой пчелинки не видывал. Всё - мошка, овода, комары. Потому и  подумал вначале – «почудилось». Однако воском ощутимо тянуло, тянуло, тянуло... Отряхнувшись от наваждения, Тихон подошёл к сухому дереву ближе. Принюхался. И осенив себя крестным знамением, начал потихоньку пилить.

Сухая лиственница по прочности не уступает звериной кости. Пилить её – не разгонишься. И всё же, Тихон Окладников пилил и пилил…  «Вжи-ик, вжи-ик; вжи-ик, вжи-ик» - протяжно пела пила. Молитва к Богу гудела сердечным набатом. И напарник со странным  монахом не спорил. Помог. С обратной  стороны сушняк подрубил. Когда дерево повалили, соты дикого пчелиного мёда живым янтарём заблистали на солнце.

5-е марта 1953 года. День запомнился. Они выжили.