Ахтям Халилов ударил чеха Ржигу заточкой и пустился в бега. Спроси у него – «зачем он так поступил?». Халилов бы никогда не ответил. Причин много: и длинный срок, и плохое с утра настроение, и нервы, и горячая татарская кровь… Да мало ли чего там ещё! Плюс, к тому же, этот щирый бандеровец Ржига давил на него косяка⁹⁴. А если и не давил, и ему показалось, то, всё равно, частенько не к месту подшучивал. Как бы там ни было, Халилов ударил чеха Ржигу заточкой и (на зиму глядя!) пустился в бега. С заточкой и одним топором. Через хребты и поросшие сопки. Побежал на восток, поближе к Охотскому морю.

Сил Ахтяму хватило ровно на три перевала. Хорошо ещё, что снега не выпало. Кусты и камни топорщились голые. И это несмотря на конец октября. По пути он срубил ровный лиственничный сухостой, обрубил на нём редкие сучья и насадил на древко заточку. Клинок с деревом связал крепкой дратвой. Ахтям за курево и еду подшивал обувку своим зэкам в бараке, поэтому клубочек дратвы, вместе с острым маленьким шильцем, таскал постоянно с собой. После дратвенной скрепки получилось надёжное двухметровое копьё. Только он не знал, что с ним делать. Сработал не то по инстинкту, не то по запарке иль дурости. Ни о чём таком Халилов особо не думал. Страх и стремление к жизни, будто сами, делали всё за него. И он ещё не успел пожалеть о побеге. Думы с мыслями ожидали его впереди. А сейчас предстояло отдышаться и быстрее двигаться дальше.

Что Халилов и сделал.

Ахтяму, можно сказать, повезло. Он побежал не по распадку, а в гору. А, как известно – «умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт». Это хорошо помнил и начальник охраны лагеря. И уж, конечно, он ни себя, ни Халилова глупыми людьми не считал, поэтому поиски организовал по распадку. То есть, Халилов много выиграл времени. Это, первое. Ну и второе, сразу за четвёртым хребтом Ахтям наткнулся на матёрого лося. Метнул копьё. И надо же такому случиться – попал точнёхонько в лосиное сердце. При такой удаче, дальше уже Ахтям никуда не пошёл. Да и местечко подобралось удобное. С одной стороны - заросли тальника. Напротив - узкое ущелье. А по середине - глубокая яма, наполненная прозрачной ледниковой и уже замёрзшей водой.

Своим острым топором он быстро разделал добычу. После, всё мясо порубил на куски и аккуратно сложил его на лосиную шкуру. Пробил лёд обухом и промыл чистой водой сохатиный желудок, а также тщательно порезал и вымыл кишки. Ничего у него не пропало. Даже небольшого кусочка. Халилов умел работать с животными тушами. Как-никак, а бывший начальник заготконторы. Пусть и давно это было. Но, всё ж таки, было. Руки сноровку ещё не забыли. Из-под его топора вышла целая гора превосходного мяса. Давненько он такого мяса не кушал. Тем лучше. Теперь, за всё про всё, отыграется. Задаст работу и кишкам, и желудку. Из-за одного только этого стоило в горы бежать. Что будет завтра – неважно. Главное, что есть сейчас и сегодня.

Солнце уже садилось. Пришла пора хлопотать о ночлеге. Пока совсем не стемнело, Ахтям двинул уставшие ноги в ущелье, а, скорее, в горную трещину. Вначале она сильно сужалась. Затем, по ходу, пару раз расширялась. Расширялась она и в самом конце, упираясь в отвесную двухметровую стенку. Ещё месяц назад оттуда водопадом извергалась вода. Сейчас же она «испарилась». Ночные морозы её хорошо подсушили. Ахтям сразу смекнул, что в этом месте можно сделать укрытие. От входа и до стенки - наберётся три десятка шагов. Справа и слева - высокие и почти отвесные скалы. Если сверху укрепить на них брёвна и брёвна вместе связать тальниковой лозой, то такая крыша выдержит и плоские камни, и любые сугробы. А, что снега в ущелье набьётся порядочно, в этом сомневаться не стоит. Даже если и не нападает, так навеет, натянет позёмкой по склону.

До полуночи Халилов расчищал себе место. Выносил ближе к входу крупные и мелкие камни. Рубил ветки кедрового стланика и мастерил из них лежбище. Перетаскивал мясо на новое место. Складывал очаг огневища. А после, ломал сушняк и долго мучился с разведением костра. Спичек-то не было. Пришлось возиться с огнивом и кресалом. На улице уже хорошо подмораживало. И костёр нужен был ему для обогрева, а не для готовки еды. Сырой печени он вволю наелся заранее. Когда дрова в очаге разгорелись и от камней ощутимо потянуло теплом, Ахтям бросил на кучу стланика свежую шкуру. Завернулся в неё с головой.

И сразу, как убитый, заснул.

Поспать ему удалось часа три или четыре, не больше. Спал бы и дольше, но к утру мороз сильней придавил. И Ахтяму стало зябко от жгучего холода. Костёр уже весь прогорел, но внутри ещё оставались горячие угли. Пришлось вставать и подкладывать сухие дрова. Вначале - мелкие палочки, а когда они разгорелись - сушины потолще. От камней опять потянуло теплом. Он повернул мёрзлую шкуру боком к огню и снова заснул на пару часов. Когда почувствовал холод, с ложа поднялся и больше уже на него не ложился.

За ночь всё добытое мясо смёрзлось в одну единую массу. Благо, что вчера догадался порубить его топором. От общей кучи куски теперь с трудом, но, всё ж таки, отделялись. Одним из них Ахтям плотно позавтракал. Нарезал его тонкими ломтиками и разложил на горячие камни. Минут через десять жаркое перевернул. Но всё равно, полной готовности его не дождался. Мясные блинчики с удовольствием скушал и полусырыми. Для него это было неважно. Голод – не тётка, а горячее сырым не бывает. Главное, что плотно и сытно наелся.

После завтрака Ахтям без устали, как одержимый работал. Работал с утра до ночи, хорошо понимая, что многое зависит теперь от него самого. Рубил небольшие деревья. Кряжевал стволы по размеру. Таскал и заклинивал их над тлеющим огневищем. А затем заплетал тальниковой лозой. Ближе к вечеру покрыл прочную крышу камнями и со стороны водопадика, заложил ими расщелину. С трёх сторон получилась защита. Но до полного утепления лежбища оставалось ещё далеко. Как бы там ни было, а следующую ночь Халилов мёрз уже меньше.

В последующие три дня ему удалось завершить строительство зимовья, утеплить его капитально камнями и мохом. А дальше он уже трудился без спешки. До первого снега покрыл брёвнами и тальниковой лозой всё ущелье – от стенки до самого выхода. Расчистил и кое-где, расширил проход. Обложил камнями мясную схоронку. Натаскал и нарубил сушняка. И что очень важно – за тальниковыми зарослями Ахтям обнаружил целую поляну брусники. После того, как наелся до оскомины ягоды, он стал рвать её вместе с листьями и корнями, и охапками носить в зимовьё. Листья и ягода послужили прекрасной добавкой к рациону питания. В якутскую зиму и только на мясе, пришлому человеку не выжить. Ахтям же якутом или чукчей себя не считал.

Снег застал Ахтяма Халилова в насущных трудах. Непогода, с короткими перерывами, продолжалась две с половиной недели. Однако, забившись в ущелье, Ахтям не сидел. Даже по снегопаду он продолжал заготавливать дрова. Рубить лёд на ручье и подтаскивать его ближе к брусничному вороху. Сделал и поставил ещё одну дверь, замаскировав её со стороны входа. Из дратвы и лосино-шкурных обрезков изготовил несколько петель на птиц и на зайцев. В отличие от любопытных рябчиков и полярных куропаток, зайцев пока он не видел. Как-то, не до этого было. Но снег наличие зайцев покажет. Или же не покажет. Хотя, по частым рассказам, беляков на горах и в лесах по распадкам хватало. Он сам это слышал от охотников-вохровцев.

Оконца а, стало быть и нормального света, лежбище не имело. Но и при горящих дровах, Ахтям сварганил неплохую обувку. Тёплую и удобную. На неё пошли шкурки от ног сохатиных. После снегопада он поставил петли на зайцев. И в первую же ночь или утро, поймал сразу троих беляков. Мясо с требухой скрасили его кухонный «стол», а заячьи шкурки сгодились на подшапник и вместо тёплых носков. Жизнь потихоньку налаживалась. Правда, очажные камни, как хотелось бы - на всю ночь - тепла не давали. Но от ночного вставания Халилова не убывало. Один раз можно с ложа подняться и подбросить в огневище дровишек.

До декабря месяца Ахтям поймал целую дюжину зайцев. Пошил из них одеяло. Теперь он не мёрз даже с началом сильных морозов. Днями, по-прежнему, много работал. Снег уплотнился до не слишком плотного наста. И к заготовке дров прибавилась охота на куропаток и рябчиков. Петлями их ловить не получилось. С переменным успехом, сбивал птиц швырками и рассыпными камнями, и то сбивал далеко не всегда. Уж слишком шустрыми они оказались. Да и не особенно нужно. Хватало лосятины и зайчатины. Часто их мясо Ахтям ел строганиной.

Когда пошил себе заячью куртку, то исходил все окрестности. А, однажды, поднялся на самую высокую сопку, откуда виднелись очертания лагеря. Возвращаться туда ему не хотелось. Хотя он и долго стоял на вершине. Без людей в горах ему лучше жилось. И теплей, и сытней. Здесь он сам себе голова и сам себе добрый начальник. В лагере же ему добрых людей не видать. Там каждый друг другу волк, а не товарищ иль брат.

Где-то ближе к весне на Халилова тоскливая волна накатилась. Да такой тяжести и высоты, что хоть на стенки лезь от отчаянья. После приступа еле выдержал своё одиночество. Немного подумав, Ахтям принял решение оставить ущелье и по тёплому времени, отправиться к морю. От одного зэка он слышал байки Охотского моря. Вот бы выйти туда! Зэчара так красочно расписывал побережье, что в иные места и идти не хотелось.

Март и апрель он ещё переждал. Провёл их в такой же непрерывной работе. На восток отправился в мае. Когда светило уже днём припекало. Накоптил зайчатины и сохатины. Из шкур сварганил походный мешок. Сложил в него съестные припасы. Мешок на плечи. Топор за пояс. В руки копьё. И побрёл себе навстречу восходящего солнца. Не спешил. По пути охотился и рыбачил. Обходил болота и иные плохие места. Старался идти по хребтам или поближе к вершинам. С исправным огнивом и кресалом холод и голод ему не грозили. Несколько раз повстречался с медведем. Медведь - не человек и встретив друг друга, они не боялись. Постояв, расходились довольными в разные стороны. Медведь налево, а Халилов, обычно, направо.

Так, худо ли бедно, он и дошёл до побережья Охотского моря. Снег уже весь стаял и быстрой водою сошёл. Только на редких вершинах оставались белоснежные шапки. В небе кружились перелётные птицы. Тайга буйно и красиво цвела. Воздух был напоен ароматом хвои, трав и различных цветов. Жить захотелось Ахтяму, как в детстве. Вспомнилась мама. Её тёплые, пахучие руки. Вспомнилась юрта и родная еда. Вспомнилось прошлое. И Ахтям, почему-то и себя не стесняясь, заплакал. Прошлое сзади. Настоящее рядом.

А, что там, впереди?

Вода в море оказалась очень холодной. Волны катили одна за другой. Раньше моря Халилов не видел. В Якутию попал по железке и речному этапу. А здесь столько солёной воды! Весь берег усеян гнилым топляком, осклизлыми досками и прочими деревяшками. Кучи водорослей тут и там. И запах йода чуется ощутимо.

За этим морем чужая земля.

А разве эта ему дорогая? Не махнуть ли подальше от родимой землицы? Только, вот, куда и на чём? Вопросы пронеслись в голове и потухли? Нет. Они за подкорочку зацепились. Остались в мозговом веществе. Да и мысли не такие, уж, прямо скажем, бредовые. Опасался Ахтям пограничников. Но пока никаких людей он не видел. И человеческих следов на открытых местах не встречал. Немного осмотревшись и на сухом топляке (с перекусом) хорошо отдохнув, Халилов двинулся дальше, вдоль побережья, на юг. До середины июня места здесь особенно благодатные. Это он по прежнему опыту знал. Никаких тебе комаров и прочих досадливых насекомых. Живи себе в удовольствие. И от всей души, воздухом и северной красотой наслаждайся. Бог весть, какое сегодня число, но до середины июня время ещё оставалось.

Солнце зависло в зените. В это время года за горизонт оно почти не заходит. Так и крутится с востока на запад.

Шёл себе Ахтям помаленьку. И как прежде, никуда не спешил. Приливы. Отливы. Интересное зрелище. При отливах бил копьём подходящего краба. А после вкуснейшее и сочное мясо запекал на углях. С моря веяло холодом, а сверху основательно припекало. Зимнюю одежду он сбросил и увязал аккуратной котомкой. Идти она ему не так сильно мешала. Когда делал привалы с ночёвками, укрывался и подкладывал её под себя.

И на побережье ему повстречались медведи. Хозяева тайги собирали крабов и тухлую рыбу. Дары моря их интересовали больше одиноко бредущего человека.

На четвёртые сутки Ахтям вышел к фактории.

Эти три потемневших убогих строения и факторией-то назвать трудновато. И всё же, издали они казались жилыми. На что указывал и баркас у причала, и длинные рыбацкие сети на вбитых в землю и потрёпанных временем кольях. По идее, должны лаять и крутиться собаки. Но пока их что-то не слышно. Непонятка с собаками его вначале смутила, а потом напрягла.

Ахтям присел у жидкого куста тальника и стал наблюдать за факторией. Прошёл час и наверное, минул второй. Никакого движения не наблюдалось. Сиди, не сиди, а к строениям приблизиться надо. Когда открыл входную дверь, понял, что случилось непоправимое. На полу и столе стояли, и валялись пустые бутылки. У порога в луже крови лежала собака. А сами хозяева, ещё совсем не старые - мужчина и женщина – лежали на железной и сильно прогнутой кровати.

И лежали такими же мёртвыми, как и собака.

Пили, пили, а после мужик застрелил собаку и эту несчастную женщину. Последний выстрел он оставил себе. На что указывало и ружьё. Оно лежало рядом, у его изголовья. Трагедия, видимо, случилась недавно. Запах сгоревшего пороха ещё совсем не успел улетучиться. Что ж, в русских семьях такое случается. А теперь случается оно и в татарских.

И кто виноват – не поймёшь.

Халилов вышел из дома на улицу. Постоял. И слегка отдышался. Потом у причала проверил баркас. Мачта сложена, а парусина прикрыла нутро. Ахтям под неё осторожно просунулся. И в потёмках увидел три десятиведёрные бочки с селёдкой. А внутри, не то дальнего кубрика, не то рубки, обнаружил ещё две точно такие же бочки. Одну – наполовину с пресной водой. А другую - с небольшими припасами. Если пошариться в сараях и доме, то припасов к ним можно добавить. На баркасах он сроду и никогда не ходил, однако же, мыслишка проснулась желанная. Во всяком случае, не грех её и опробовать. Баркас свиду прочный. Протечек и забортной воды на полу не видать. Дальше Ахтям действовал по морским обстоятельствам.

Сложил парусину и разобрался со сложенной мачтой. Двумя вёдрами наполнил доверху бочку пресной водой. Идти до ручья всего шагов сто оказалось. Основательно пошарился в сараях и доме. И как мыслил, к прежним припасам в рубке ощутимо добавилось. Последнее, что сделал Ахтям – поднял мачту и отвязал причальный канат.

В открытое море он вышел на вёслах.

Вначале неуверенно, но двадцать или тридцать минут погодя, грёб уже с упоением и кое-какою, сноровкой. Слабый ветер дул, по-прежнему, с моря, поэтому парус Халилов не ставил. Через пару часов утомился. Пришлось вёсла крепить на старое место и отдаваться на волю течения. Для себя он решил, что если покажется берег, то снова возьмётся за вёсла. Море казалось спокойным. Усталые руки и тело просили тепла, и хотя бы, короткого отдыха. Ахтям зашёл в рубку и к своему удивлению, у дальней стенки обнаружил рулевое весло. Его конец торчал сразу за широкой скамейкой. Значит, в непогоду баркасом можно править отсюда.

Почему он раньше этого весла не заметил – кто его знает.

Есть ему не хотелось. Ветер сюда почти не заглядывал. Баркас немного покачивало. Клонило в сон. Ахтям не стал себя мучить напрасным терпением. Не долго думая, он разложил на скамейке заячье одеяло. Под голову бросил походный мешок. Лёг на готовое место. И накрывшись сверху своею же курткою, безмятежно уснул.

Проснулся он от призывно-сосущего голода. Тело хорошо отдохнуло и теперь просило энергии. Помимо воды и еды, в рубке имелась железная кружка, кое-какая посуда, спички, головка синеватого сахара, банка бразильского кофе и чай. А главное, в углу красовался новенький, доверху бензином заполненный, примус. По жидкой пище Ахтям давно стосковался. Поэтому он и начал свой день с розжига примуса. После пары попыток, разжечь у него получилось. Когда примус загудел, как положено, он налил в кастрюльку воды и поставил её на огонь. Открыл банку американской колбасы и ломтями нарезал пшеничного хлеба. В кастрюльке вода закипела. Ахтям заварил её чаем. Дабы не тратить бензин понапрасну, примус он сразу же выключил.

Завтрак ему показался волшебным.

Печёного хлеба Ахтяму досталось восемь буханок. Не так, впрочем и мало. Зато в сенях он нашёл полный мешок ржаных сухарей. Плюс ещё добавилось четыре пятилитровых банки американской колбасы, немного гречки и скромный пакетик пшена. Вместе с селёдкой еды выходило порядочно. Правда, организм молодой и требовал много питания. Но Ахтям и не рассчитывал на слишком долгое плавание. Ему казалось, что моря с океанами должны кишеть пароходами. Что баркас его вскоре заметят. И что тогда закончится эта морская прогулка.

Наивно?

     А что вы хотите? Ведь Ахтяму недавно исполнилось двадцать. И его начальство над заготконторой объясняется просто.

Ахтям жил с мамою без отца. Когда маминого брата – дядю Рашида – вдруг, назначили председателем райисполкома, тогда жизнь их и изменилась. Дядя уберёг Ахтяма от армии. Вместо армии направил его в заготконтору начальствовать. При этом, строго-настрого, приказав - каждое утро привозить на дом по половине барашка высоким начальникам; районным секретарям компартии большевиков, затем, конечно, ему самому, то есть – дяде Рашиду, начальникам райотделов МГБ с МВД, прокурору, судье, начальнику земельного отдела, военкому и ещё двум или трём известным товарищам. Да и самому Ахтяму с мамой и надёжным помощником тоже барашка хочется кушать…

Когда дядю и вскоре, после, Ахтяма, арестовали - барашков набежало многие тысячи. Умные люди быстро всё подсчитали. Хорошо ещё, что недолго начальствовал. Не то бы – набежало - и насчитали значительно больше. Дяде и ему повезло. Но об этом он узнал уже после. Дали обоим воровские статьи и отправили в места отдалённые, хотя и в разные стороны.

От малых лет и наивность.

Прошлое промелькнуло. Но к нему возвращаться не хочется. Халилов собрал хлебные крошки. Одним движением отправил их в рот.

И после вышел из рубки.

От края и до края, море дышало спокойствием. Солнце, медленно от него отрываясь, набирало свой уверенный утренний ход. Это же, сколько он провалялся?! По всем прикидкам, выходило не меньше часов восемнадцати, а то и всех двадцати. Называется - выспался. От того и лёгкость, и уверенность в теле. Ветер не изменился. Дует, всё так же, с востока. И заметно теплее на море не стало. Мышцы попросили нагрузки. Халилов закрепил вёсла в уключинах. Уселся кряжисто на сыроватую лавку. И с удовольствием начал грести.

Теперь он не так уставал.

Работал вёслами почти до обеда. Пообедав и слегка отдохнув, Ахтям снова продолжил грести. Ставить парус посчитал трудом неуместным. Вот, когда ветер подует в обратную сторону, тогда и поставит. Правда, если получится. До окончания работы, Халилов ещё дважды поел. На ужин он съел бутерброд с колбасой и вволю напился сладкого чая. А утром всё в точности повторилось. И в таком ритме он прожил четверо суток.

Лишь на пятые сутки погода на море изменилась. Ветер задул сильней, стал порывистым. На небе появились низкие облака. Пошёл мелкий дождь. И волны увеличили беловатые гребни. Однако ничего опасного в этом Халилов не видел. Баркас держался уверенно. Руль работал исправно. А парус надёжно прикрывал селёдные бочки и днище. Да и ему самому - ничего. В рубке ветер не дует и сверху противный дождик не капает. Вода и еда под рукой. А остальное, глядишь, всё приложится. Жаль пароходов долго не видно.

На постоянное одиночество Ахтям, как-то, не слишком рассчитывал.

К вечеру ветер усилился. Волны наверх из пучин потянулись. А облака будто упали им на скорую встречу. Спина покрылась гусиною кожей. И душе стало неуютно и страшно. Хотя, в эту ночь он ещё вволю и нормально поспал. А вот последующие ночи и дни вымотали его до предела. Баркас щепкой бросало с волны на волну. Руль рвало из Ахтямовых рук. И ведь бросить его невозможно. Пришлось кушать и пить, ну и немножко дремать, не сходя с опостылевшей лавки. Только через двое суток шторм, наконец, прекратился. И погода потихоньку наладилась. Ахтям возрадовался яркому солнцу и погожему светлому дню.

Непогода со штормом его кое-чему научили. Теперь он смотрел серьёзней на свою морскую затею. А, где-то и сожалел о содеянном. Уж лучше бы двигал ногами по суше, чем мореходил на этом баркасе. Невольно Халилов стал чаще вглядываться в горизонт, надеясь увидеть там привычную сушу. Но сколько ни вглядывался и как ни старался, суша на горизонте так и не появилась. Ахтям тяжко вздохнул. И смирился со своим положением.

В последующие дни время словно слилось воедино. И он потерял ему счёт. В воздухе стало заметно теплее. А ночи протекали всё темней и длинней. Ахтям хорошо высыпался. Много кушал. В ясные и светлые дни проводил время у мачты баркаса. Часами там стоял в одиночестве, обшаривая и осматривая горизонт. Всё, надеясь на чудо. Однажды, он услышал мерный гул самолёта. И даже, показалось, увидел. Ахтям на месте запрыгал и со всех сил закричал. Но зря только горло натужил. Его не услышали и не увидели.

Так дни его проходили за днями. Время шло. И похоже, оно не кончалось. Зато банки колбасные кончились. Хлеб и крупы подъелись заранее. Сахар вышел. Чая с кофе тоже у него не осталось. Оставались вода, сухари и селёдка. Что ж, для бывшего зэка и это прокормка немалая. Ставить парус Ахтям не решился. Хотя и ветер уже подувал на восток. Опасался он парусной каверзы. Лучше уж так, помаленьку, чем быстро и кверху тормашками.

Бог весть, сколько бы плавал татарин по морю. Человек предполагает, но, как известно, располагает своей судьбою не он.

Ложился Ахтям при спокойствии. А проснулся от непонятного треска и страшного грохота. Его сбросило с лавки и сильно ударило обо что-то твёрдое головой. Ничего Халилов не понял, да и понимать было некогда. Сознание сразу померкло и начисто улетучилось. Очнулся он уже, будучи, в море, да ещё и метрах в трёх под водой. От большей глубины спасла его плотная заячья куртка. Это она попловочила и не давала ему основательней погрузиться. Она же помогла ему и приблизиться к возжеленному воздуху. Когда Ахтям вынырнул из пучины и как следует, в непроглядной темени, отдышался, то попробовал, было, подгребать руками на грохот. И это у него получилось. Силы он, как мог, экономил, да и грохотало где-то рядом, по курсу. Вскоре ноги его зацепились за камень. Он хотел приподняться чуть выше. Но высокой налетевшей волной его сбросило с камня и тут же вынесло на песчаную сушу. Ахтям отполз от прибоя подальше и в бессилии отключился от бренного мира.

Очнулся он от крика дерущихся чаек. Одёжка на нём смрадно парила. Но грела. И он ничуть не замёрз. Ахтям поднатужился и перевернулся на спину. Открыл глаза. Посмотрел на синее небо. В вышине сияло жаркое солнце. Плыли редкие облака. Хорошо пахло йодом, прибрежными камнями, свежей рыбой и птичьим помётом. С песка пока вставать не хотелось. Так бы и лежал здесь целую вечность. Если бы только не пить и не кушать. Ахтям к себе чутче прислушался и улыбнулся. Уж, чего-чего, а попить и покушать не помешает.

От солёной воды его немножко мутило. Но тело почти не болело. Только противно зудели царапины и слегка кружилась побитая голова. Всё ж таки, в баркасе его здорово приложило. Хотя могло приложить и сильнее. И тогда бы он не лежал на горячем прибрежном песочке, а кормил рыбок в холодной бездонной пучине. Или непоседливых чаек, где-нибудь, у прибоя. А эти чайки совсем обнаглели. Раскричались. И никого не боятся. Ахтям слышал, как они меж собою дерутся за рыбу, летают и крутятся рядом. Если он так и будет лежать без движения, то скоро и его начнут рвать и делить. С этой живности станется. Надо подниматься.

Халилов упёрся локтями о землю и уселся на пятую точку. Перед глазами мир раздвоился и поплыл цветными кругами. Небо с водой закачалось. Ахтям нагнулся. И его сразу обильно стошнило. Рвотные позывы отдавались в висках и затылке. Однако после, эта боль улетучилась. И ему полегчало. Он выпрямился и уселся уверенней.

Сидел Халилов не долго. Когда в голове окончательно прояснилось и перед глазами перестало кружиться - поднялся. Развернулся в обратную сторону и до обеда обследовал остров. С восточной стороны островок оказался пологим. А с запада обрывался в море отвесными скалами. С юга и севера с песчаными молами. Три с половиной сотни шагов в длину и полсотни шагов в ширину. Вот такая досталась Ахтяму сухая площадочка. Без всякой растительности. Зато с птичьими гнёздами – птенцами и яйцами. А у прибоя - с тёмными ворохами морской капусты и на моловом мелководье - со стайками шустрых серебристых рыбок. Чайки их и ловили. Пришла мысль, что если птицы здесь обитают, то где-то рядом должна быть большая земля.

Скалы поднимались высоко. Ахтяму стоило немалых усилий подняться на их верхотуру. Чайки всполошились. Вскричались. И носились перед ним одержимо. Приходилось отмахиваться. Дважды он едва не сорвался.

Наблюдения мало что дали.

На западе, у самого горизонта, вроде бы, тянулась какая-то сероватая дымка. Но точна такая же дымка, просматривалась и на востоке, на юге и севере. Меж собой они мало, чем отличались. Поди, попробуй, разберись или угадай, где находится суша, а где гуляют или висят миражи. После осмотра, одно стало ясно Ахтяму - придётся куковать ему на этом островке и не надеяться на «хорошего дядю» или «его величество» случай.

Уж, всякого натерпится лиха, а с голода он здесь не подохнет.

Халилов спустился пониже. Пока туда-сюда скалолазил – сильно упарился. На виду у чаек разделся. Всю одежду разложил на горячие камни и камнями же (от ветра) её придавил. Она на нём почти высохла. Подставив тело солнцу, с часок позагорал и на тёплом ветре понежился. Еду добывать ещё рано. Вместо еды, принялся за жилище. Особо не мудрствовал. Чай, не зима и Якутия. Расчистил первую попавшуюся на глаза расщелину. От дождя прикрыл её сверху камнями. А на пол натаскал охапки сухих водорослей. Вот и «юрта» готова. Потом Ахтям поймал руками большую полудохлую рыбу и сырой её скушал. Искупался. Затем долго и бесцельно сидел на песке у прибоя. А ближе к вечеру, в чаячьих гнёздах набрал сотню свежих яиц.

Ночь проспал и в тепле, и в уюте.

А с утра снова потекли длинные и однообразные дни…

Через восемь месяцев Ахтям стал молиться татарскому богу. Четырежды он видел суда и небольшие судёнышки. Кричал и руками размахивал. Но, где там. Моряки его не замечали. Однажды и не заметить-то было трудно. Рыбацкая шхуна прошла уж совсем недалече. Но то ли ветер его крик отогнал, то ли люди в тот момент отвернулись. Шхуна уплыла. И Халилов остался один. Обидно себя стало и жалко. От обиды и жалости много плакал. Только вот слёзы его беде не помогали. Потому и начал молиться татарскому богу. Помногу и долго молился. Ночами и днями. В непогоду и глядя на яркое солнце. Как ни старался и как ни молился, но и татарский бог ему не помог. Ахтям бросил моления и призадумался. Не нужен он татарскому богу. А что если попробовать молиться русскому богу? На этапах и в лагере ему встречались пожилые бородатые люди. Говорили, что это служители русского бога - попы. За стойкость в вере их везде уважали. Татарский бог не помог, может русский поможет?

И Ахтям взмолился русскому богу. Правильных молитв он не знал. Просто бегал по берегу и пугая рыбок и чаек, громко кричал.

- Русский бог, помоги! Русский бог, помоги…!

День так молился. Другой. Результата, увы, никакого. Море оставалось всё такое же чистое и кораблей на нём не видать.

Ахтям снова задумался.

Русский бог, это бог не татарский. А Ахтям татарин. Наверное, татарину русский бог не поможет. Вот если пообещать ему перейти в русскую веру, тогда на помощь, глядишь и можно надеяться. Скорее так, а не иначе.

И Ахтям немного изменил свои крики.

- Русский бог, я стану твоим, помоги! Русский бог, я стану твоим, помоги…!

Так он теперь русскому богу молился.

И Бог Ахтяма услышал и конечно, ему сразу помог - утром сняло его с острова советское китобойное судно. Рыбаки его накормили. Доктор осмотрел и ослушал. Какой-то человек долго и дотошно с ним разговаривал. Вернее, больше спрашивал и всё записывал. Халилов чистосердечно ему обо всём рассказал. Об ударе заточкой чеха бандеровца Ржигу. О побеге и своём зимовье. О походе к Охотскому морю. О факторской трагедии. О плавании на баркасе. О крушении и житье на своём островке. Про молитвы лишь свои не рассказывал. Они «какого-то человека» и не интересовали. Его интересовало другое. Как бы там ни было, но после «беседы», Халилова поместили в отдельный кубрик и до самой Находки, на палубу уже не выпускали.

По приходу в порт ему одели наручники. И началась обычная судебно-следственная тягомотина. Допросы. Побои. Холодные камеры. Карцеры. Голодные ночи и не менее голодные дни. Конечно, ему не поверили. А если и поверили, то кому это надо? К побегу приписали убийства и прочее, прочее… Раньше бы десять раз расстреляли. А теперь дали всего четвертак⁹⁵ и отправили на прежнее место, в Якутию. В лагере Ахтям и узнал, что Ржига выжил и что зла на него он не держит. Но не это главное. Главное, что своё обещание русскому богу Халилов исполнил. Он прибился к старому зэку-священнику. И после двухгодичного оглашения (то, бишь, христианской учёбы), от него же и принял крещение с именем - Николай.

Чудны дела твои, Господи!

Хотя и то, что Ржига выжил – тоже – не менее важно. Не менее важно и для него самого, и для раба Божьего - новокрещённого Николая.

94 Давить косяка – смотреть с каким-нибудь не добрым предубеждением.

95 Двадцать пять лет.