На повороте ощутимо тряхнуло и Калмыков приоткрыл глаза. Рядом четверо доходяг завалились на левый борт и при возвратном откате, тихо про себя чертыхаясь, поплотнее закутались в ветхую серость старых бушлатов.  В начале июня на колымских перевалах прохладно. Гребни многих хребтов ещё плотно придавлены снегом. Не поворачивая головы Калмыков повёл по ним взором. Красиво. В воздухе пахло машиной, дешёвым табаком от конвоя и скорой смертью от доходяг. Это людское. А так, в общем, пахло весной. Дышалось легко и жить Калмыкову хотелось.

Вторую неделю он мается в этих краях. Прошёлся этапами от Москвы до Магадана. От Бутырки и до колымского пересыльного лагеря. Вчера ещё командовал эскадроном в тридцать шестой особой кавалерийской дивизии имени товарища Сталина, а сегодня пишется на бумагах – з/к и числится врагом трудового народа. От сумы и тюрьмы он и раньше не зарекался. А теперь всей хребтиной прочувствовал, чем отличаются жёсткие казённые нары от домашней пуховой перины. Зэковский вонючий мирок ему больше не нужен.

Калмыков даванул косяка¹⁵ на конвой. Салажата. Хотя и в почтительном возрасте. Он их голыми руками в полсекунды положит. В Бутырке и на длинных сибирских этапах Калмыкова урки¹⁶ не трогали. Чуяли в нём свою быструю смертушку. И эти доходяги его тоже боятся. Ишь, как жмутся друг к другу и мутными глазёнками зыркают. В дорогом комсоставском прикиде¹⁷ и  новых яловых сапогах, с золотой фиксой¹⁸ во рту и  брезгливым презрительным взглядом – Калмыков и впрямь,  как две капли воды, походил на авторитетного одесского или ростовского вора. Откуда им знать, что он враг трудового народа. И что не случайно  их вместе везут в Серпантинку¹⁹. Они пережили год и дошли. А он разменял лишь вторую неделю, ещё полон сил и здоровья. Их везут на расстрел по судебной ошибке. А его из-за одного мудака в эскадроне, выколовшего на портрете глаза товарищу Сталину. Командира дивизии и полка расстреляли в Москве. А его расстреляют позднее и дальше. Разница в том не большая. Но о ней ему думать противно, бессмысленно чужие ошибки итожить.
Он мог бы уйти с момента ареста. Однако решил у бывалых и мудрых людей подучиться. В Бутырке и на этапах они часто встречалось. Академики и профессора. Комбриги, комдивы, комкоры, наркомы и авторитетные воры. Было на кого посмотреть и имелось у кого поучиться. Время это прошло. Подучился. В Серпантинке его ожидают иные расчёты.

Когда опять на прижиме²⁰ тряхнуло, Калмыков начал действовать. Он резко повернулся к кабине, ткнул пальцами в шею шофёра,  крутанул руль влево и сразу же прыгнул на двух конвоиров. Машина ещё только сваливалась в пропасть, а Калмыков уже стоял на дороге. В его руках блестела винтовка. И у ног лежали два брезентовых вещмешка конвоиров. Звуки медленно падающей машины вначале даванули на нервы. Но давление продолжалось не долго. Вскоре звуки затихли. Потом ниже гулко ударило. И снова затихло, теперь уже окончательно.

Он подошёл к краю пропасти. Заглянул. Внизу валялись части разбитой машины и между ними едва угадывались скрюченные человеческие тела. Падали саженей двести, почти не цепляясь за склон. Чуть дальше по распадку Калмыков заметил сплющенный ржавый автобус. Судя по нему, место это опасное. Не первыми сверзились.

Быть застигнутым на дороге Калмыков не боялся. С таким винтарём и патронами он и перед ротой конвоя продержится. И всё же за хвост удачу дёргать не следует. Это Калмыков хорошо понимал. Пока никто не обнаружил «аварию», лучше побыстрее и как можно дальше уйти.

Двумя умелыми рывками он вытряхнул из мешков содержимое. Первым делом занялся патронами. Насчитал сорок пачек. По десять обойм в каждой пачке. Ни много, ни мало, а две тыщи патронов. Понятно по чью они душу. От того-то и оказался один из мешков таким неподъёмным. Рассчитывал на рыбные или мясные консервы. А вышло совсем по-другому. Патронов ему столько не нужно. Хватит и десяти пачек. Переложил их на дно вещевого мешка. Продукты – сахар, соль, чай, сухари, пшено и вяленую кету завернул в новую клеёнку, и получившийся свёрток уложил на патронные пачки вместе с деревянной ложкой и полуведёрным стальным котелком.

Спички пересчитал по десяткам. Каждый десяток аккуратно закатал в фольгу из-под китайского чая и зашкерил²¹ по разным местам. Два широких охотничьих ножа в ножнах подвесил справа и слева на поясе. Проверил винтовку. Винтовка заряжена. Запасные обоймы, с двумя маслёнками для чистки оружия, сунул в карманы бушлата. Туда же отправил и моток дратвы с «цыганской» иголкой. В дороге, глядишь, пригодится. Долго вертел в руках новенький без ручки топорик. Кто-то из конвоиров накануне посетил магазин в Магадане. Раньше на глаза попалась клеёнка, теперь этот топорик. Брать с собой или не брать? Решил взять. Так, на всякий случай. Что осталось лежать на дороге, без сожаления выбросил в пропасть. Ему оно не понадобится.

Первые четверо суток побега Калмыков двигался строго на запад. Шёл и бежал, не обращая внимания на испортившуюся погоду, без долгого сна и нормального отдыха. На пятые сутки впереди замаячили высоченные скалы. Те, что высились за спиной и вокруг, и в подмётки им не годились. Будто хрустальные друзы вырастали они из предгорий. Калмыков даже остановился, любуясь скальной короной и её седыми вершинами. К себе они так притянули, что человек этой тяги не выдержал. Отёр ладонью лицо и побежал ей навстречу.

Сколько к тем скалам бежал, он точно потом и не вспомнил. Очнулся в каком-то распадке на маленьком острове. Рядом скалы нависают серой громадой. Перед глазами плывут круги и качается под ногами земля. Хватило сил забраться в куст кедрового стланика. Упав на пушистые хвойные ветки, Калмыков завернулся в бушлат и мгновенно уснул.

Проспал он около суток. Проснулся, когда уже солнце второго дня достигло зенита. На небе ни единого облачка. В воздухе чудно пахнет хвоей и древесной смолой. Очень тепло. Калмыков чутче прислушался к звукам и только после, к отдохнувшему телу. Подозрительных звуков не слышно. А тело настойчиво просит подпитки.

Калмыков раздвинул шершавые ветки и осторожно глянул наружу. Вокруг никого. Прихватив винтовку с полегчавшим мешком, выбрался из укрытия кедрового стланика. Замер. И снова прислушался. Звуки остались всё те же. Закинув на плечи поклажу, направился на шум близкой воды, спугнув по дороге тетёрку. У ручья Калмыков разделся и впервые обмылся в холодной колымской воде. Даже минут пять полежал на самом глубоком и медленном месте. Затем вытерся насухо и быстро оделся. Зачерпнул в котелок чистой воды. Вернулся к кусту. Здесь немного размялся.  И размочил сухари. Ел Калмыков медленно, не спеша. Кетину резал маленькими кусочками, с наслаждением отправляя их в рот и запивая вкусной водой. Костёр разводить он не стал. Перебьётся пока без огня. Спокойствие намного дороже. Хотя, горячего супчика ему очень хотелось.

Двое суток он потратил на поиски входа.

Высоченные скальные друзы стояли сплошной неприступной стеной. Куда ни ткнешься – ни входа, ни выхода. Упрямство казалось оправданным. За скалами Калмыков чувствовал безопасное место. Но вот, как туда попасть? Без альпинистского снаряжения или хотя бы банальной верёвки, нечего об этом и думать. Калмыков и не думал, он просто искал расщелину или  вход.

Наконец, ему повезло.

Он нашёл.

Когда выбрался из узкой расщелины внутрь, перед его глазами открылся пейзаж достойный кисти художника. Пологие, травой и стлаником поросшие склоны тянулись в разные стороны километра на три, может, четыре. С севера на юг они протянулись чуть дальше. Помимо стланика и ещё тальника, что густо разросся по многим ручьям и низинам, на южном склоне высится лес. В середине распадка зеленеет продолговатое озеро с небольшим островком посредине. Оно первым притянуло человеческий взгляд. Озеро питают ручьи и ледник. Язык ледника спускается с северных горных вершин, но до края озера не доходит. От тепла и времени он истощился. Однако на пару-тройку столетий живительной влаги озеру хватит. Из живности наблюдаются серые зайцы и лоси. Лоси ему не в диковинку. Хотя, как они тут оказались – большая загадка.  Через эту расщелину не то, что лосям, а и человеку трудно пройти. На вскидку их - пара десятков. А вот зайцы… Серые зайцы его удивили. Они  совершенно не пуганы. Пасутся стадами, как в русской деревне домашние гуси.

Скалы здесь тоже присутствуют. Они начинаются не от озера, а значительно дальше, ближе к снежным вершинам.

Калмыков себя романтиком не считал. Что ж, красиво. Только он не ангел. Одной красотой не насытишься. Тяжеловато вздохнув, человек немного прогнулся назад, зацепил пальцами лямки и сбросил на землю мешок. Сверху положил на него трёхлинейку. Когда распрямился, вокруг внимательней осмотрелся. После уселся на квадратный кусок рыжеватого кварца. Повёл зябко плечами. И глянул на чистое лазурное небо. Солнце ещё ближе подвинулось к западу. Ночами оно почти не заходит. Скроется на три четверти за вершинами и потом снова выползает наружу. Спешить теперь некуда. Надо отдохнуть, одуматься и определиться.

Как ни крути, а побег и этапы его здорово измотали. Калмыков сейчас это почувствовал и признал. Душа и тело требуют отдыха. Отдых для него не вопрос. Пусть кровь убитых быстро с души не отмоется. Зато с телом получится проще. За пару недель оно легко восстановится. О прожитом времени он не жалеет. Полученный опыт стоит потери свободы, терпения и стольких трудов. Отдохнёт. Восстановится. А, что дальше? Куда? И есть ли смысл ему уходить? Из родных у него никого не осталось. В калмыцкой степи их стойбище чоновцы²² давно уничтожили. Кого не уничтожили, те смогли уйти за кордон. Кто ушёл и куда, он уже не узнает.

Калмыков отвлёкся от мыслей и посмотрел на пасущихся зайцев. На этот раз идиллия его так не затронула. Настоящее уплывало. Память же крепко цеплялась за прошлое. Ничего там особого и интересного не было. На фоне миллионов поломанных судеб, с прошлым ему ещё повезло. Советские метрики лгали. Правда, не без помощи самого Калмыкова.  Ему исполнилось не двадцать четыре года, как писалось в официальных бумагах, а двадцать. И происходил он не из беднейших пастухов-батраков, а из ханского калмыцкого рода - по матери и по отцу - из старших офицеров-казаков. Тот факт, что родные его в гражданской войне не участвовали, для новой власти значения не имел. Власть опиралась на иные критерии. И рубила головы всем, кто в их рамки не полностью помещался. Так что, по высшему настоянию, жить дальше выпадало ему одному.

В тридцать четвёртом году Калмыков поступил в Тамбовское кавалерийское училище РККА. Дедушкиных и отцовского воспитания, а также измены даты рождения и фамилии, и прикупленных по случаю поступления справок, для приёмной комиссии и нескольких чекистских проверок хватило с избытком. Лошадей он любил и верхом ездил с младенчества. Потому и пошёл не в авиацию или пехоту, а в кавалерию.

В конце обучения, пришла весть о гибели отца с матерью и уничтожении стойбища. Сначала не верилось, но, со временем, как-то,  привык. Вот и всё. Очень краткая биография. Позади - ясное прошлое. А, что ждёт впереди - даже трудно загадывать.

Он ещё минут пять посидел, отдыхая. Потом быстро поднялся. Отложил винтарь²³ в сторону. И развязав тесёмки вещевого мешка, выложил из него съестные припасы. После опять уселся на прежнее место.  Со стороны критически посмотрел на еду. Не густо. В плотно закрытой жестянке - с килограмм или два крупной соли. Высится тугая головка синеватого сахара. Ржаных сухарей осталось не так много. И от кетины почти ничего не осталось. Крупа вся нетронута. Есть ещё живые зайцы и лоси  в округе и, наверное, в озере рыбы достаточно. Плюс, по осени, пойдут ягоды, грибы и орехи. Но это, если здесь он надолго задержится. В наличии - два охотничьих широких ножа и винтовочный штык. Вытащил из кармана бушлата моток дратвы с «цыганской» иголкой. Скоро и они пригодятся. Хорошо ещё, что топорик тогда в пропасть не выбросил и теперь есть чем строить, и есть чем рубить. Ладно. Голова и руки на месте. А всё остальное приложится.

Первым делом он плотно заложил камнями проход. Его и так в скалах трудно найти, а теперь не найдут и с собаками. Несмотря на молодость, Калмыков уже многому научился. Научился от дедушек и отца. И в училище. И по жизни у умелых людей. Он мог работать с кожами. Умел из коры и лозы плести верши, корзины и туески. Знал способ копчения мяса и рыбы. Степь научила его осторожности  и внимательности. Приучила больше полагаться на себя самого, чем на человека другого или,  что хуже, на глупое и простое «авось».

До сумерек он успел сделать и насадить топорище. А также, к обеду и ужину, приготовить двух зайцев. Зайцев добыл  тальниковою палкой – швырком. Одного, вместе с брусничными листьями и побегами дикого чеснока,  отварил. А второго испёк на углях. Потроха не выбрасывал. Их хорошенько промыл и тоже испёк.

Наелся жирной юшки и мяса до сытости. Ещё и на завтрак осталось. Последнее, что он сделал - натянул на рогульки заячьи шкурки и подбросил в огонь сырую толстую плаху. После чего упал на бушлат и тут же уснул.

Утром уже начались будни.

Прежде чем строить шалаш или зимовьё (что именно, тогда он ещё не решил), Калмыков озаботился рыболовными мордами²⁴. Купаясь в озере, а после, стирая исподнее и всю остальную одежду, он обнаружил плотные косяки хариусов²⁵, медленных и одиноких налимов, и ещё два или три вида незнакомых рыб. Рыба его почти не боялась, хорошо просматриваясь сквозь толщу чистой озёрной воды. Летом и по такой жаре, валить лося ему не хотелось. Останавливало и то, что завялить или закоптить всё сохатиное мясо в один день ему не удастся. Для сохранения лосятины потребуется ледниковая ниша. Выдолбить её во льду – не проблема. Однако время на это уйдёт преизрядное. Транжирить же его, когда можно обойтись и одною зайчатиной, казалось делом не очень разумным. На этом фоне плетение рыболовных снастей выглядело и проще, и перспективней.  Озёрная живность, да ещё в таком изобилии, прямо сама просилась к столу и зайчатине.

За два дня Калмыков сплёл из молодых побегов гибкого тальника четыре морды со вставками. Больше ему и не требовалось. По мере готовности, ставил их по ручьям при впадении в озеро. В первое же снятие человек обогатился почти центнером рыбы. В морды набились - хариусы, пять толстых налимов и  десятка два рыб ему незнакомых. Меньшую часть рыбы Калмыков выпотрошил и засушил. Благо деньки стояли жаркие и всё ещё без насекомых. Остальной улов он сохранил, оставив его в повёрнутых к берегу мордах. Потом он долго варил из этой первой рыбы уху, и запекал её на углях. Минимум времени на питание – всегда ценное приобретение. На Северах оно ценнее вдвойне. Калмыкову удалось его получить. Свободное время он тратил на обследование скал, озера и округи. Искал солончаки. И когда принял решение - удобное место для зимовья. Отдыхал. Купался в озере. По утрам и вечерам делал боевые тибетские упражнения, и простые разминки. Много и сытно кушал. Спокойно и вволю отсыпался. Таким образом, он жил и накапливал силы.

На солончак навели его лоси. Выход пласта поваренной соли нашёлся у верхней кромки лиственничного леса. Вначале кусок соли он принял за кварцевый камень. Издалека было очень похоже. Сохатые туда набили тропу. К удивлению Калмыкова рядом с солончаком обнаружился и помёт горных баранов. Самих баранов пока он не видел. Но если есть помёт, значит, водятся и бараны. Их надо искать ближе к горным вершинам. Они, как и козы, любят отвесные скалы. Впрочем, здесь им ничего не угрожает. Могут пастись и в низине.

А вот с выбором места для зимовья Калмыкову пришлось повозиться. Многие варианты его не устраивали. В каждом из них чего-то да не хватало. То воды поблизости не было. То строительный лес отстоял далеко. Или слишком близко от озера… Но чаще ему не нравился рельеф и само место для домика. Найти пригодную и сухую пещеру он не рассчитывал. Если она здесь и имелась, то ещё не факт, что её обнаружит. Искал ровную площадку и хотя бы малое прикрытие из камней. Наконец  и с этим ему повезло. На удачное место он наткнулся  недалеко от ручья, чуть левее и шагов за двести повыше от солончака. Камни здесь поднимались буквой «п» и всего метра на три от земли. А дальше уже, шагов через двадцать, они взмывали в небо отвесными скалами. Пригодная и довольно-таки ровная площадка находилась внизу, в обрамлении каменных плит. Оставалось только их перекрыть и со стороны входа сделать стенку из камней или дерева.

Время его не подгоняло. Поэтому строить он не спешил. Работу делал добротно, на совесть. Там, где надо применял плетение и лепку из песчаного суглинка. Два месяца ему потребовалось на всё и про всё. И это ещё вместе с деревянным полом, русской печкой, полатями, вполне удобными лавкою и  столом, сенями с двумя объёмными кладовками для рыбы и мяса, и каменной маскировкой. Всё сделал одним топором.  И так сделал, что любо-дорого посмотреть.
Зимовьё полностью замаскировал. Как ни старайся, а сразу и не обнаружишь. Можно было обойтись и без этого. Но он помнил, что бережёного и Бог бережёт. Окончание строительства совпало с нудными затяжными дождями и появлением первых грибов. Пока шли дожди, Калмыков сплёл дюжину высоких и широких корзин. Десять штук поставил в сенях рядом с пока пустыми - мясной  и рыбной – кладовками. Они сгодятся для  наполнения сухими грибами, побегами дикого чеснока, листьев красной смородины и морошки; ягод брусники и орехов кедрового стланика. А две меньших корзины приспособил для ношения  урожайного сбора.

От постройки коптильни Калмыков отказался. Мяса и рыбы он добудет по-всякому. Употреблять же их полезней в свежем или мороженом виде.

Когда утихли дожди, насолил и насушил по целой корзине грибов. Потом собирал и лущил орехи. Сушил мясистые чесночные стебли и съедобные листья. Заготавливал топку впрок из отмерших стволиков кедрового стланика. Это кустистое дерево оказалось самым горючим и жарким. Калмыков надеялся, что оно хорошо послужит в долгую и холодную зиму. Из заячьих шкурок пошил себе шапку,  рукавицы, штаны и накидку. До начала морозов он легко в них проходит. А после добудет пару лосей и из их шкур пошьёт обувь и одёжку уже посущественней.

Мысль о горных баранах его не оставила. Всё свободное время он бродил по крутым поросшим отлогам, ожидая скорую встречу. Жаль, что времени на поиски оставалось немного. Вместо горных баранов встречались рябчики и куропатки. Реже попадались глухари и кедровки. Борной дичи в округе хватало. Позднее на озеро садились лебеди, утки и гуси. Наблюдая их огромные стаи, Калмыков сожалел, что не подумал о стрелах и луке.  Жечь же на пернатых патроны, при полном изобилии рыбы и мяса,  не имело разумного смысла.

Снег пошёл в конце сентября. За трое суток его навалило по пояс. А сильные морозы ударили в октябре. По ночам и в сентябре подмораживало. Теперь же морозы установились и днём. Врасплох зима его не застала. К этому времени он сработал зимние санки. На них и перетащил двух добытых сохатых. Завалил одного молодого и второго матёрого. Лосей на месте разделал и в четыре захода перевёз в зимовьё. Головы он в тот же день осмолил и тщательно их вымыл на озере. Озеро всё ещё не замёрзло, только парило изрядно. Головы и всё остальное мясо, Калмыков порубил и сложил небольшими кусками в кладовую. По прикидке, не считая печени, лёгких, сердца и требухи,  лосятины вышло с полтонны. Требуху (желудок и кишки) он тоже промыл и аккуратно в сенях на палках развесил. С рыбным запасом получилось  и проще, и легче. Вечером поставил морды. А уже утром перевёз всю рыбу домой. Одного улова ему показалось достаточно.

Дальних планов он больше не строил. Жил одним днём, всё реже и реже, вспоминая о прошлом. Тридцать восьмой год завершался. Общие страхи его теперь не касались. Они уходили и растворялись далеко за горами. Их уже в нём почти не осталось. Впервые, за последние годы, Калмыков почувствовал себя человеком. Зачем строить планы и загадывать свою жизнь наперёд? Ни карьеры,  ни денег и ничего лишнего ему здесь не надо. Всё нужное и насущное он себе приобрёл. Осталось только жить и радоваться жизни.

Жил...

И радовался…

До семьдесят третьего года.

Когда на отшельника наткнулись геологи – годам его не поверили. Выглядел Калмыков удивительно молодо. Он с интересом слушал их речи и с опаской поглядывал на вертолёт. Винтокрылая машина ему казалась страшной диковинкой. От геологов он узнал о войне и обо всём остальном. Захотелось самому повидать.

Повидал.

***

С Калмыковым я познакомился ранней осенью 1980 года. На левом берегу Алдана тогда стоял  (сейчас не знаю, стоит ли?) посёлок с названием - Эльдикан. От Эльдикана и до Кюпцов²⁶ (мне туда было надо) раз в сутки ходил старенький катер. На тот катер я опоздал, а на частный извоз денег моих не достало. Пришлось поплотнее укутаться в телогрейку и переждать ночь у  костра. От воды тянуло прохладой. Всё время клонило ко сну. И больше мне ничего не хотелось. Уже почти засыпая, я услышал сзади шаги. Это и был Калмыков. К костерку его притянуло. Дети и молодая жена дома его уже не удерживали. По старой жизни он видно скучал.

Потому и не спал, и ночами метался.

Он спросил меня о житье-бытье. Угостил пахучей и жирной таранкой²⁷. Подкинул в костёр топляка²⁸. После, присел на сухую корягу. И ни с того, ни с сего, вдруг,  начал рассказывать.

15 Даванул косяка – посмотрел. Жаргонное выражение.
16 Урки – уголовники.
17 Прикид – одежда.
18 Фикса – зубная коронка.
19 Серпантинка – название колымского лагеря, печально знаменитого массовыми расстрелами заключённых в 1937-1938 годах.
20 Прижим – крутой горный поворот.
21 Шкерить – прятать.
22 Чоновцы – бойцы частей особого назначения.
23 Винтарь – винтовка.
24 Морда – название примитивной рыболовной снасти (подобие верши), сплетённой из тонких побегов тальника или проволоки.
25 Хариус – северная рыба семейства форелевых. В Якутии и Магаданской области распространён, как речной, так и озёрный хариус.
26 Кюпцы – якутский посёлок на правом берегу Алдана.
27 Таранка – сушёная или вяленая рыба.
28 Топляк – обычно, выброшенные на берег брёвна от разбитых плотов. В нашем же случае – крупная щепа и ветки от брёвен.