Акакий в последний раз облизал давно остывшую миску, а заодно и свой грязный обмороженный палец. Тяжко вздохнул. С тоской посмотрел на оконце раздачи. И с трудом оторвался от жёсткой скамейки. На улицу выходить ему не хотелось. Но надо. Помощник повара Сеня Фиксатый уже дважды его выпроваживал.  В третий раз он получит взашей, а то и в цинготные зубы, чего доходяге Акакию тоже не очень хотелось бы. Вот и выбирай. Ещё немного тепла и божественных запахов пищи или обычные, но, всё же, побои.

До лагеря Акакий работал в торфяном наркомате бухгалтером. Слыл вполне успешным и респектабельным человеком. Тогда его просто и презренно Акакием никакие люди не звали. Ни хорошие, ни плохие. Для всех он был уважаемым товарищем Тимофеевым или Акакий Егорычем. Здесь же ни почёта, ни прозвищ, увы, не сподобился. Так и остался Акакием. За месяц отсидки дошёл. И постепенно превратился в пустое ничтожество.  Да, да. Именно, в пустое ничтожество. Трезвость мысли им ещё не потеряна. И своё ничтожество Акакий давно, и вполне себе осознал. Переварил. Так сказать. И избавился. Своя шкура дороже. И стыда. И морали. И нравственности. Особенно, когда голоден. Еле, еле одетый. Ну и еле, еле живой.

Перестать считать себе человеком, это как же до такого так можно дойти? Спросит любопытный читатель. Акакий об этом не думал. И никто у него механизмов или ступенек падений  не спрашивал. Таких доходяг, как Акакий на колымской зоне полно. Не он первый, не он и последний. В каждом бараке по два или три человека.

Сеня Фиксатый опять появился в обеденном зале, но Акакий уже направился к выходу. Мог бы получить и взашей, но это  было бы уже не по правилам. Хотя, оно как посмотреть. Однажды, так уже доходяге досталось. И вместе с побоями,  он получил  ещё и корочку хлеба. Акакий замедлился. Но, всё же, не стал рисковать.

Улица  обожгла его холодом. Тело потянулось к жилому бараку. Но Акакий его пересилил. У сердца грелась пайка чёрного хлеба. (Хватило же терпения её не доесть!). На этот хлебушек у него возлагались надежды. И не только на него одного. Возлагались ещё на помойку. Надо  лишь дождаться Фиксатого. Момента, когда он выскочит с ведром из столовой. Сейчас они с поваром пообедают. И тогда бы успеть к ведру первому. Можно и не успеть. Не один он такой шустрый и грамотный. Конкурентов в зоне хватает. Хотя сегодня уверенность в успехе была. Подкрепился маленько. И как бы силёнок прибавилось. Даже ноги кажутся лёгкими.

Акакий добрался до нужного поворота. Перекатился через валик сугроба. Поднялся и прошоркал чуть дальше. У угла затаился. Отсюда до помойки рукою подать. Не больше десятка шагов. Он пришёл первым. И место выбрал удобное. Летом занимать его намного сложнее. Но то летом. А зимой здесь народу поменьше.

Вся помойка умещалась в маломерном квадрате, сбитом из жердинок неошкуренных лиственниц. Пищевых отходов не содержала. (Откуда на колымской каторге пищевые отходы?). Наполнялась помойной и половою водой. Летом от неё даже не пахло. А зимой мутная вода замерзала, превращая отхожий квадратик в грязную ледовую горку. Утром и вечером по ней хоть катайся. Лишь в обед, когда Сеня с ведёрком из столовки выскакивал, можно было что-то найти. Голову там от селёдки, подгорелую корочку хлеба, жировую бумагу или склизкий комок недоеденной поваром каши. Когда такая удача Акакию выпадала, он бережно прятал её в запасную тряпицу и после, как надо, использовал. Какой никакой, а приварок. На нечто большее не рассчитывал. Всё съедобное давно уже съедено. Год тому назад. Пять. А может и десять.

В ожидании потянулись минуты.

О, если бы не этот убийственный холод! Он так терзал его волю и тело. Но Акакий терпел. И оно того стоило. Работа в столярном цеху давала ему передышку. После золотого забоя пайку хлеба добавили.  В забое он норму никогда не давал. А в цеху теплее и меньше работы. Плотник из него никакой. Собирал пока щепки и стружки. Топил ими печку. А также связывал пеньковой бечёвкой ручки к кайлам и совковым лопатам. Складывал в ящик  готовые топорища. За недельку в цеху отогрелся. И даже немного окреп. И всё благодаря бригадиру Корнею Угрюмову – неожиданному благодетелю и земляку. На воле Корней работал начальником подмосковных торфяных разработок. Акакий его и не помнил. Зато хорошо его запомнил Угрюмов.

Не подвернись такая оказия, давно бы сгинул на Серпантинке или здесь, в штабелях за мертвецким бараком. Не работать при этой власти нельзя. Кто не работает, тот и не ест. А, значит и не живёт. И неважно, почему человек не работает.

Корней ему разрешал подпитаться, отпуская на обед и известные поиски.

Наконец, дверь в столовке, ожидаючи,  хлопнула. Сеня Фиксатый выскочил с ведром на помойку. Ловко выплеснул из него содержимое. И быстро вернулся назад. В квадратике затрещало. Сероватым клубком  запарило. Время терпения кончилось. Акакий от угла оторвался. Попытался чаще двигать ногами,  направляясь в нужную сторону. И как всегда не один. От противоположного угла вывернулся и доходяга Юкио – последний из двух десятков плененных японцев. Их привезли в конце августа. Из двух десятков японцев остался только Хошимото Юкио. Говорили, что он великий японский шпион и что знает множество языков. Но сейчас Акакий об этом не думал. Бежать он не мог. Просто двигался, на два шага опережая японца. Он уже видел заветные головы. И что-то приметил ещё,  когда,  вдруг, услышал  всеобъемлющий голос.

- Акакий! Готовься. Завтра ты сие место покинешь.

Как бы ни был  он слаб или голоден, или отрешён от внешнего мира, однако голос этот сразу запал ему в душу. Устрашил. И остановил опухшие ноги. Акакий поднял голову выше. Прямо перед собой увидел седого благообразного старца, из уст которого исходили языки ярчайшего пламени¹²¹. Старец в полуметре стоял над землёй. Пронзительно смотрел на Акакия. И видно, о чём-то скорбно молился. Через мгновение, он прозрачной дымкой растаял.

Акакий протёр свои очи. Сильней проморгался. А после даже встряхнул головой. Но ни голоса, ни видения больше он не сподобился. Пока осмысливал наваждение, Юкио первым добрался до помойного ящика и завладел головами селёдок. Как ни странно, злости Акакий никакой не испытывал. Более того, он полез за пазуху. Вытащил оттуда пайку сыроватого тюремного хлеба. И молча протянул её Хошимото. Вряд ли пайка Хошимото поможет.

А вот Акакию она помогла.

На душе у него просветлело. Легче и свободней стало дышать. В глазах появилось нечто почти человеческое. 

Жизнь обрела смысловое и иное значение.

В столярный цех он уже не пошёл. В своём бараке написал записку Корнею Угрюмову. И не будучи замеченным в вере, всю ночь до утра промолился. А утром, ещё до развода, прилёг на холодные нары. И по слову дивного старца, отошёл к Милосердному Господу.

• 121 Видимо, это был Преподобный Акакий Кавсокаливит.